Предисловие
Особая благодарность Екатерине Сизовой и всем, кто был с нами и сделал мир Пуни чуточку краше.
Любовь живет в шелесте листьев, она приходит вместе с шепотом ветра, проливается дождем из иссиня-черных туч и озаряется робким лучом света. Она живет в дыхании на старом запотевшем стекле, пробивается сквозь мелодии певчих соловьев и пробирает дрожью в усталых коленях...Оставлено маленькое убогое убежище, в котором билась любовь, в ее бетонных обшарпанных стенах, на заплесневелых прутьях решетки и в вечно подрагивавшей пыльной лампе, которая одиноко и бледно мигала в зеркальном блеске металлического потолка. Здесь, в своих узеньких комнатках, поделенных на маленькие клеточки, были заперты десятки душ, которые одинаково скучно и равнодушно смотрели в стену и согревались дыханием своих жизней - их рассеянный взор скользил по гладкой краске на белом известняке, и лишь изредка кто-то из них щелкал суставом или встряхивался - тогда поднимались вверх и кружились встревоженные частички соломы и пыли, растворявшиеся в полумраке догоравшего дня. Кто-то изредка вздрагивал и глубоко вздыхал, на миг нарушая угрюмую и подавленную тишину, тишину, которая казалась лишь только наружной, но которой навеки погасли разом очередные безумцы, свихнувшиеся на своих местах, почему-то общепринято названных их домом...
Это был обыкновенный день, один из тысячи таких других, но именно тогда я встретила тебя. Ты была обыкновенной лошадью, такой же - одной из тысяч, но с тех пор ты стала олицетворением огромного лошадиного народа. Впрочем, знаешь, спасибо тебе... спасибо за то, что ты есть, просто потому, что существуешь. Моменты, проведенные с тобой, наверное, самые ценные из всех.
Я верю, что каждая лошадь попадает в рай. Самозабвенно гордые, но с грустными и мудрыми глазами, как капельками в утренней росе - они сверкают ослепительной чистотой, сочетая в себе самые красивые оттенки мира. Одни из их потрясающих черт - умение прощать, незлобивость и безграничное терпение. Они не щедры, нет, но это их истинно природные качества.
Многое можно отдать за то, чтобы не видеть твоих слез - горьких, настоящих лошадиных слез. Я не могу изменить прошлое, но хочу, чтобы в твоем настоящем было место только для улыбки, ибо я, все-таки, знаю, как красиво и мило ты улыбаешься!
Смотрите, смотрите в лошадиные глаза, даже когда это невыносимо - они отражают глубинные тайны безграничной лошадиной души. Я желаю каждому из нас увидеть, как его лошадь умеет улыбаться глазами. И никогда не верьте тем, кто утверждает, что их глаза ни о чем не говорят!
Прошу, пройдите с нами этот маленький путь.
I. Знакомство
"При всем желании очень трудно найти тему, которая была бы так пропитана ложью, нежели взаимоотношения человека и лошади." (Невзоров А.Г.)
-Открывай!
Дверь коневоза распахнулась, ударившись о бетон с характерным металлическим звуком, и показала свое содержимое. На негнущихся ногах, засекая их друг об друга, стремительно вылетела вороная лошадь.
Сухие руки схватили и грубо одержали нервозное создание. Она гарцевала на месте, близоруко кося левым глазом, отчаянно крутила забавными треугольными ушками, хвостила и переступала туда-сюда. Припадая на левый перед, через несколько минут она очутилась в деннике. Может, приезд Спутницы не был настолько драматичным, сколь был описан, но представился мне именно таким. В любом случае, этот день сыграл самую интересную роль в дальнейшем будущем.
Звонок по телефону. Захлебываясь от восторга, мне вторил голос подруги, которая параллельно скидывала фотографии какой-то лошади.
-Смотри, какую кобылу привезли! Иди, глянь, вдруг понравится. Говорят, она очень интересная.
Однако я без всякого интереса глянула на фото, на которых была изображена какая-то вороная лошадь на каком-то турнире по конкуру. На одном из них была поставлена подпись - "Спутница".
-Нет, даже не думай. Не мой формат.
И все же соизволила прийти и глянуть на вновь прибывшую. То, что я увидела в деннике, совсем не состыковывалось с тем, что было на фото. Это было еще хуже. Она напоминала тень - черная, ослепительно-черная, точнее, именно вороная, с сияющей шерстью, и ее блеск напоминал блеск махового вороньего пера - такой же сальный и приторный. В деннике стояла низенькая, щуплая лошадь, уткнувшаяся головой в дальний угол. На зов и попытки приманить к себе она, в отличие от остальных, привычных мне лошадей, совершенно не откликалась, даже ухом не вела. "Глухая, что ли?". Оказалось, что не глухая. В ту минуту в соседний денник завели мерина, того, что стоял справа от Спутницы. Кобыла отреагировала молниеносно - с криком, напоминающим скорее человеческий, чем лошадиный, она кинулась на ржавые прутья решетки, швырнувшись вперед, вцепилась в них резцами, и тотчас резко отскочила назад, заложив уши, вновь уткнулась в тот самый угол.
-Какая ж она страшная!..
Такой вердикт я вынесла из увиденного. Все желание потрогать лошадку тут же резко улетучилось, и, набрав недавно звонивший мне номер, я рассказала о том, что лошадь какая-то невзрачная, обыкновенная в своем представлении и даже ненормальная, а смотреть вовсе не на что. "Как знаешь", - получила я в ответ.
В последующие часы в сознании четко воссоздавалась недавно увиденная картинка - темная худенькая лошадка, понуро стоящая в углу. Избавиться от этого не получилось и на следующий день. Мне непреодолимо захотелось прийти и вновь посмотреть на нее.
Спутница стояла, как обычно, в той же самой позе, уставившись в тот же самый угол. Я протянула ей сахарок. Кобыла равнодушно скользнула взглядом по моей руке и медленно, словно во сне, подошла к двери денника, уткнулась своим черным плюшевым носом в мою ладонь, так же равнодушно и уныло пошебуршала им сахар, надкусила и выплюнула. Я заглянула в ее глаза - пустынные и мутные, в лицо, на котором застыло странное и непонятное выражение. В этот момент я полюбила эту лошадь - раз и навсегда.
Спутница показалась из открытого денника. У нее очень интересное лицо, такое все из себя аристократичное и строгое. Узкая, острая морда, крупные круглые глаза, треугольные, именно треугольные, пушистые ушки, четкий, вырисованный лоб и маленький на нем завиточек, расположенный чуть ниже уровня глаз. У нее была округлая, мускулистая шея, обросшая длинной и густой гривой, которую, видимо, не стригли уже довольно долгое время. Сама лошадь была худенькая и тоненькая, как струнка, натянутая и звонкая, с сухими косолапыми ножками, но с внушительными мышцами.
Я нашла в ней что-то родственное, нашла свое зыбкое и похожее в этом взгляде, туманном и задумчивом. В этот момент я задалась вопросом, который подтолкнул к дальнейшим рассуждениям: "А почему она такая?". Грустная. Одинокая. Печальная?
Ветер переменился, теплые потоки воздуха вытеснили морозную свежесть, от снега, лежавшего совсем недавно везде и всюду, не осталось и следа. Угрюмая холодная тишина сменилась пением птиц, а на плацу возобновились занятия. Звуки голосов привлекли конюшенных посетителей - на плацу взяли под верх новую лошадь. Лошадь истерично кидалась из стороны в сторону, нервозно отжевывала трензель, пенила ртом и, бешено сверкая белками, в панике вращала глазами. И все перебирала, перебирала ногами, гарцуя на месте, срываясь в короткий кентер, отталкивалась задами, но снова и снова ее придерживали, а она, задрав голову кверху и высунув язык, рвалась бежать вперед, вперед, вперед. Иногда кобылу все-таки удавалось удачно одержать и перевести в натянутый коротенький шаг, который буквально через несколько секунд опять превращался в пустую беготню. Рысь ее, частая, лишенная какого-либо ритма и постоянства, напоминала бег таракана, причем какого-нибудь таракана, с лихвой набравшегося крысиной отравы. Кобыла раздувала красные ноздри, плевалась пеной, косилась на глазевших на нее зевак и шарахалась от них же. Она отчаянно сопротивлялась, предлагала галоп, но вновь ее одерживали, небрежно хлопали по вспотевшей шее и успокаивали, нервно приговаривая "ша-а-гом!". Все это было тщетно, и вновь натягивались и звенели под ослепительно-черной шерстью сильные мышцы, и вновь они толкали ее вперед, подальше от страшных картинок, в темный любимый угол, где она чувствовала себя в безопасности. А самое интересное и зрелищное началось на галопе: вот ей слегка согнули голову вбок, не успев даже слегка дотронуться до вздымающихся и втягивающихся боков ногой, и черным вихрем потащила по плацу кобыла, поднимая клубы пыли, похожая на ураган, с напряженной спиной и с задранной головой, стремительно перебирая тонкими кривыми лапками, казалось бы радостно - ведь она дорвалась до пробежки, но в глазах ее была та же паника, истерика и желание раствориться в воздухе. В той же бессловесной панике ее, безудержную в собственном страхе, отчаянно пытался затормозить всадник, но ни голос, ни грубые полуодержки не сделали своего дела - лошадь лишь закусывала удила, зажимала свои треугольные уши и неслась все так же быстро, но бесцельно и безрадостно.
И все-таки, почему она такая?
Первое, на что обратила внимание, так это на ее хромоту, непонятную и неизвестную тогда мне, она странно припадала на левый перед, да и вообще ее ноги настолько искалечены и жалко выглядят, что не заметить этого довольно сложно. Часто были слышимы комментарии вроде того, что "На этой лошади нельзя выступать, она хромая". Хромота ее, впрочем, в скором времени исцелилась каким-то чудесным образом, но поведение Спутницы до сих пор оставалось загадкой, которую в скором времени мне пришлось разгадать. Помимо безнадежно изувеченных ног у нее прогнута спина, сорвана поясница, а на боках навсегда воссияли белесые следы от грубой шпоры, на крупе же до сих пор остались давно-давно небрежно "начирканные" линии, идущие ранее до самых скакательных суставов (большинство из них на данный момент заросли шерстью), но самой любопытной чертой того, что кобыла в прошлом своем явно была не слишком счастливой, стала, конечно, ее сорванная психика, вследствие которой она неадекватно реагировала порою на самые обыкновенные человеческие действия, нервничала от простого выхода на плац, кидалась на стены и заборы. Ко всему прочему, эта кобыла ненавидела удила. Ну просто не переносила. Достаточно было неосторожного движения руки, как она дергалась, отлетала в сторону и начинала бегать без всякой логики и намерений. Остановить ее поводом было практически невозможно. Она вкладывалась в него, высовывала наружу язык, вскидывала голову вверх и старалась всячески избавиться от холодного металлического привкуса, болезненно реагировала на остановки, а на галопе, при попытке ее затормозить полуодержками, как было написано ранее, зверела еще больше. Она была нервозной, щекотливой, и на любое прикосновение отвечала очень трепетно. Она не любила людей - они были ей чужды, непонятны и даже омерзительны в какой-то степени с их бесконечной суетой, бессмысленной агрессией, вечными криками и пустыми разговорами. Людей она воспринимала за глупых, даже бешеных созданий, которых лучше всего игнорировать, а их пинки и шлепки - терпеть и ждать, пока прекратятся.
Конкурных лошадей, как правило, готовят жестко. Особенно жестко их напрыгивают. И чем выше уровень, тем раньше и строже. Причем в разных комплексах это делают так, как умеют. Для прыжков, как правило, выбирают крепких, сухих, невысоких и очень горячих лошадей. Горячих - для того, чтобы направить их импульс и энергию в определенное русло. Молодые лошади, совсем недавно и в целом наскоро объезженные, подвергаются тяжелому стрессу, особенно при напрыгивании. Мало кто церемонится с ними, а на особо протестующих используются свои методы. В любом случае, практически каждую лошадь на барьеры натравливают, причем в основном совершенно одинаково жестокими способами, и на то, чтобы подготовить такую лошадь к небольшой высоте, уходит не очень большое количество времени. Всадники меняются, но способы тренинга остаются неизменными. Турнирная лошадь, которую готовили подобным образом - это инвалид. Моральный и физический. У таких лошадей наблюдаются проблемы с психикой, они неуправляемы, а если и управляемы, то очень суровыми приспособлениями, которых уже и так придумано слишком много. Они получают травмы, изнашивают собственное сердце, становясь безропотным и бесправным спортивным снарядом, выведенным и натренированным только для того, чтобы на них скакали, прыгали выше и выше, прыгали чухонцы, брусья, тройники и системы. Все, что за свою жизнь видят эти лошади - это десятки и сотни барьеров, все, что они слышат - крики тренера и гонг на соревнованиях, все, что они чувствуют - немилосердную шпору в ребре, человека, сидящего на ноющей спине, постоянные понукания и боль. Они работают в манежах или на плацу, выполняя работу совершенно однотипную и тупую, а потом их заводят в маленький денник или небольшой паддок, где эти лошади проводят остальные часы за решеткой - лошади, такие свободолюбивые и энергичные создания, нуждающиеся в общении и постоянном движении... Они тупеют и делаются замкнутыми, дуреют от вечного стояния взаперти, а собственную дурость они срывают на тренировках и на соревнованиях, швыряясь на препятствия и калеча собственные конечности. Такие неуравновешенные лошади быстро получают травмы и серьезные проблемы со здоровьем, и тогда, в большинстве случаев, их участь - это так называемые прокаты. Именно такую судьбу предрешили и Спутнице. Ее сломали, отупили, заставили служить себе, выполнять глупые людские прихоти, ради чьего-то азарта и денег, а когда окончательно доломали, и прекрасная лошадь получила травму после очередного никому не нужного выступления, от нее избавились и продали дальше уродовать спину и ноги, обслуживая человека, - как ненужную игрушку, в которую сполна наигрались. Никого не волновало и не волнует, что это живое создание, с разумом, душой и определенными потребностями, с желаниями и чувствами, которые она испытывает точно так же, как и все мы, так же ощущает боль, страдает, но терпит и подчиняется, а люди бессовестно пользуются ее беззащитностью и покорностью.
